Почему огромная фабрика простаивает без дела? Почему её закрыли так быстро, и общественность так и не узнала причин? Почему застрелился ведущий учёный последнего проекта, принятого в разработку здесь, не оставив даже предсмертной записки? И почему даже власти предпочитают игнорировать всё перечисленное? Как будто они заключили некую договорённость, по которой не трогают это место, но ради чего они могли бы подвергнуть опасности такое количество людей? Ведь что ни месяц – то кто-нибудь любопытный находится, желающие то испытать свою храбрость, то докопаться до истины, там исчезли какие-то подростки из Гильдии искателей приключений, а также несколько репортёров «Паровой птицы». Безумству храбрых поём мы песню, как говорится. А ещё, по его мнению, это был тот случай, когда идиотов, каких мало, оказывается на удивление много. Несмотря на то, что здание давно опечатали со всех сторон, так что через центральный вход больше нельзя стало войти, они всегда находили способ проникнуть внутрь.
Любопытно, любопытно. Дотторе обожал совать клюв маски, даже когда его не приглашали. Хотя нет, не так – в особенности туда, куда его не приглашали. Ведь именно там по его опыту происходит самое занимательное.
Здесь пахло чужими грязными секретами, пахло смертями и опасностью, всё как Дотторе любил. Он обожал любоваться плодами чужой глупости — единственное, чем люди никогда не переставали его удивлять. Поэтому приближался он прогулочной походкой в весьма хорошем расположении духа, широко улыбаясь коллеге. Выглядел же Дотторе, как и всегда, как человек, чью самоуверенность ничто и никто не может поколебать, а совесть его кристально чиста. Он театрально кланяется Колумбине, после чего широким жестом гостеприимства, словно развалины эти принадлежат ему, указывает на фабрику, на её высокие монолитные стены, вздымающиеся к небесам трубы и чёрные провалы окон без стёкол.
— Прекрасный вид, не так ли, коллега? Если что-то величественное в необратимом распаде чего-то настолько грандиозного.
Он готов поспорить, что размахом она не уступает Заполярному дворцу. И, судя по планам здания, которое раздобыла для Дотторе разведка, куда больше находится под землёй. Возможно, даже уходит далеко и глубоко под воду. Мурашки предвкушения пробегали по коже, и ему не стоялось на месте, но, как известно, поспешишь – не только людей насмешишь, но и голову свернёшь. Свою же голову Дотторе вовсе не горел желанием по-глупому потерять, особенно после того, как она осталась у него в единственном числе.
— Распад необходим для того, чтобы выстроить нечто новое, нечто лучшее. И я весьма благодарен вам за то, что вы составите мне компанию в этой великой миссии.
Можно подумать, они собрались свергать Селестию, а не исследовать богами забытые недра никому не нужной дыры. Или что Колумбина могла не выполнить приказ самой Её Величества. Или что Дотторе действительно рад и счастлив её сопровождению. Он, который обычно брал с собой куда либо компанию либо в качестве пушечного мяса, либо как подопытных, которые так или иначе в любом случае не вернутся назад. А зачем их беречь, если полно как тех, кто желает послужить Снежной верой и правдой, любой ценой, так и тех, у кого нет выбора, кроме как отдаться армии и надеяться на лучшее. Ах, да, и, конечно же, дураков, прельстившихся яркой обёрткой «прекрасных слуг Царицы» и маячащей на горизонте блестящей славой, совершенно не представляющих себе, что на самом деле придётся делать и чем жертвовать. Их даже никто не хоронил как следует в большинстве своём — не то, чтобы не хотели, просто некоторые задания включали в себя такую опасность, что порой не оставалось тела, или же считали нецелесообразным соваться туда, чтобы это тело достать. Только потеряли бы ещё больше людей.
— Как вы посмотрите на то, чтобы проникнуть внутрь через окно? Видите ли, я бы не хотел делать лишние отверстия, ведь нам потом это чинить. Когда фабрика вновь придёт в действие, нам не нужны будут незваные гости.
А некоторые досужие индивиды воспринимали пролом в стене как приглашение войти. Конечно, ему всегда пригодится живой материал, но слишком много трагических несчастных случаев насторожит правительство, и, того гляди, явятся жандармы.

Как можно описать отвращение одним словом без употребления слова "отвращение"? Никак. Именно сейчас эту эмоцию испытывал парень, когда его поцеловали. Отвращение к этому существу, отвращение к себе, ведь он ничего сейчас не может поделать. Уж лучше бы убили, чем использовали сейчас, как тряпичную куклу для развлечения. Даже если не убьет, Тарталья никогда не подчинится. Убить себя будет проще и лучше, чем быть игрушкой какого-то существа, возомнившего себя выше всех. Двигаться не выходило. То ли остатки сил просто утекли в пол, либо их словно унесло по ветру еще будучи на улице. Прикосновения, что вызывали дрожь по телу. Дрожь не из-за приятного чувства, кое вызывается поцелуем с любимым человеком.. А дрожь ненависти, коя и виднелась в его глазах. Глаза так и блестели яростью и ненавистью к существу, что пред ним.

Укусил. Умудрился сделать хоть что-то. Укусил с таким лицом, словно нанес смертельный удар врагу, которого преследовал всю жизнь и месть наконец-то свершилась. Довольно облизываясь, рыжий был словно дикий зверь. Дикий лис, который скорее будет извиваться и кусаться из последних сил, но ни за что не подчинится никому. Что читалось в его глазах кроме этого? Если коротко, то веселье. Ему было весело. Весело лишь от одной мысли, что он может разозлить это существо. Выводить противника из себя, тоже забавно. Даже то, что он уже согласился с поражением. Осталось ничего не изменилось.

Но, разве долго лису дали наслаждаться вкусом чужой крови на губах? Он не закричал, скорее просто зашипел, жмурясь и щурясь, словно дикое животное. Тело содрогалось только сильнее, когда он пытался выбраться из чужого кольца рук, прижимающего его к такому ненавистному телу. Он мог лишь сжимать челюсть, чуть ли не скрипя зубами, чтобы не дать возможности получить удовольствие врагу от того, что ему больно. Но.. Это было так странно. Энергия, которая должна была разорвать его на части, спокойно плескалась в его теле. Взгляд полуприкрытых глаз опускается вниз, смотря на свою же грудь. Знак.

Его оклеймили. Словно животное у которого нет своей воли. Ненависть и желание поскорее умереть захлестнули с его с новой силой. Хотя нет, умереть нельзя. Нельзя вот так сразу сдаваться и попрощаться с жизнью, не попробовав еще раз убить эту.. тварь. Такое существо нельзя иначе назвать. Чудовище. Монстр.

Тарталья не сопротивлялся, лишь молча смотрел на Моракса полуприкрытыми глазами. Веки словно налились свинцом. Ему было тяжело даже просто держаться в сознании. Неужели это из-за того, что в него влили эту энергию? Предвестник уже не сопротивлялся, когда его все держали в кольце рук, просто держался и мыслил о том, что это лишь временно.

Он отомстит.

— Ты всерьез думаешь, что твоя печать сможет уберечь меня от смерти? Есть множество способов умереть, чтобы не быть твоей игрушкой, — Чайльд говорил серьезно. С нотками высокомерия. Он никогда не утратит дух. Пусть даже его тело будет подвержено пыткам. Он готов к такому. Готов ко всему, — не забывай, что твоя территория с одной стороны окружена водой. Что же будет, если я не смогу двигаться именно в воде? Вряд ли твоя печать сможет сберечь меня от воды в легких. Да и вряд ли ты сунешься в воду. Но на это стоило бы посмотреть. Мокрая псина, а на сколько я знаю, такие всегда не особо приятно пахнут. Не зря же, есть выражение "воняет, словно мокрая псина".

Улыбка. Дерзкая. Возможно и долика сумасшествия в его глазах. Сколько всего он хочет выложить и разозлить это существо? Уж он точно не даст ему получать все, что захочется, пока сам рыжий жив. Тихо выдохнув, рыжий лишь слегка прикрыл глаза. Всего лишь на секунду. И вот он снова смотрит на Моракса. Темно-синие глаза, которые могли поглотить своей тяжестью цвета, в которых блестел огонь, коий невозможно потушить никому.

— Это мои последние слова в твою сторону. Ни с тобой, ни с твоими людьми я не собираюсь вести милые беседы.

- Послушай, Кавех… неужели я настолько плохо выгляжу в твоих глазах, что обыкновенное человеческое поведение в моём исполнении уже выглядит так, будто я не в порядке? - Альхайтам не понимал. Он ведь и правда не делал ничего выдающегося, не осыпал архитектора комплиментами, не обнимал его, как давнего друга, которого не видел много лет, даже не прикасался. Просто попытался вести себя нормально. - Я хорошо знаю, что тебе некомфортно рядом со мной, но надеюсь, что наше сотрудничество не отнимет у тебя слишком много времени и внимания.
Альхайтам глубоко вздохнул и покачал головой. Незачем скрывать, как он устал. Он и так слишком долго держался, стараясь не подавать виду в Академии. Прекрасно зная, что там каждое лишнее слово и даже неудачный взгляд, пойманный не тем человеком, могут стать поводом для ссылки или даже казни. Они делали это ради благой цели, конечно же, и Альхайтам сам ценил порядок и строгость превыше всего, но такая атмосфера его душила и выпивала соки. Он крайне не любил отсутствие уверенности в завтрашнем дне.
- Знаешь, возможно, нам и правда будет лучше поговорить дома, – сказал он, вспомнив поговорку, что даже у стен есть уши. Сейчас, когда на доносах можно было получить не только деньги, но и милость мудрецов, многие хватали за хвост фантомы, предпочитая перестраховаться или даже нарочно подставляя тех, кто им не нравился. - Я могу забрать с собой заказ, и мы пойдём сразу, как только его доставят.
Как ни странно, Альхайтам почему-то совершенно не подозревал Кавеха, а ведь тому, пожалуй, было бы выгодно, если бы он исчез из его жизни, не мозолил глаза каждый день. Сама мысль о подобном предательстве прозвучала бы неприемлемо для него. Он никогда не предположить, что сосед по дому опустится до такого. И он не хотел бы жить в мире, где такое действительно бы произошло. Если Кавех решит избавиться от него - так тому и быть. Но он просто сойдёт с ума, если ни с кем так и не поделится. И поговорка, по которой двое могут хранить секреты только тогда, когда один из них мёртв, точно не относилась к числу тех, которые Альхайтам уважал. Даже несмотря на то, что ему приходилось наблюдать на работе сейчас, он верил, что человечество ещё не настолько прогнило, и в него ещё стоит верить. По крайней мере в некоторых людей.
Мысли, загнанные в ловушку, беспорядочно мечутся, у них нет привычной опоры логических конструкций с известным результатом, он к такому не привык, ему и правда плохо, только это бульоном не вылечить. Но само присутствие рядом успокаивала. Можно было сказать, что тот превратился в некую константу в его такой ненадёжной с некоторых пор реальности, в понимании, что, когда он вернётся из Академии, Кавех встретит его. Да, будет ворчать, они снова начнут переругиваться, но это лучше, чем кромешная тишина и одинокие стены. Или придётся снова искать по кабакам, забирать в пьяном виде, расплачиваться за него, но даже это уже входило в привычную рутину Альхайтама, которая помогала стоять обеими ногами на земле. Он кому-то нужен. Кто-то без него не обойдётся. О, да, он очень бы хотел, чтобы мог двигаться дальше без него, но пока был готов стать для архитектора необходимой опорой. Готов быть рядом. Если бы только тот понимал это.
Он просит завернуть ему заказанную еду с собой, и с пакетами в руках готов идти к выходу. Вопросительно смотрит на Кавеха, ведь помнит, что архитектор не любит показываться на людях его компании и предпочитают скрывать, что они живут вместе. Если Кавех захочет, чтобы они шли домой раздельными дорогами, он согласится, но ему впервые за долгое время хочется пройтись вдвоём. И не самой короткой дорогой. Наверно, если Альхайтам по пути ещё и звёздами любоваться начнёт, Кавех точно решит, что его подменили.

Ещё один воин, хрипя кровью, падает на колени рядом со своим божеством, пытается вновь подняться, но уже не может, растягивается ничком и больше не шевелится. Тело и руки Моракса, покрытые шрамами, сочатся живым жидким золотом, сияющая кровь Архонта благословляет эту трижды проклятую и отравленную миазмами зла землю. Одно быстрое движение руки – и копьё сверху вниз пронзает насквозь ещё одну из гончих Разрыва, пригвождая её к камню. Вместо копья из чистой силы элемента собирается лук, тяжеловесный, даже по одному лишь виду ясно, что простой смертный не сможет его даже поднять, не говоря о том, чтобы пользоваться. Моракс целится в подступающей мрак, и дождь янтарных стрел сыплется на оскаленные пасти, ядовитые когти, вздыбленную на спинах шерсть.
- Я ухожу, господин! Кто-то должен это сделать!
Грубый, переполненный решимостью, но такой родной голос приводит его в чувство.
- Босациус… нет.
- Вы не можете мне отказать, – обычно никогда не перечивший ему электрический якса на сей раз смотрит настолько серьёзно, что даже Моракс осекается. Он не находит в себе твёрдости повторить свой отказ. Не находит, потому что это было бы прямым оскорблением для одного из самых верных последователей. - Кто-то должен это сделать, – с ещё большим напором повторяет Босациус, хмурясь. - Я не позволю вам погубить себя, и я не позволю, чтобы туда отправился Алатус. Только не он, у него ещё есть будущее.
«А у тебя, разве у тебя нет?» – хочет спросить Моракс. Но он слишком хорошо понимает, что друг имеет в виду. Так старшее поколение всегда бережёт младшее, даже если юные уже могут управляться оружием и сами рвутся в бой. Алатус был младшим из них. Хотя в ряды защитников, призванных Мораксом, он примкнул последним, разница в возрасте всегда ощущалась.
- Вернись ко мне, – всё-таки срывается с его губ даже не просьбой, а мольбой. Секундная слабость.
- Конечно. Лорд, берегите себя, – не оборачиваясь, коротко роняет Босациус и уходит.
У него неестественно прямая спина, и идёт он быстрее, чем необходимо, несмотря на то, что поторопиться стоит им всем, пока не погибло то, чем они так дорожили. Он торопится не потому, что боится передумать, или что его начнут уговаривать остаться. Он торопится, чтобы не делать расставание ещё более тягостным, чем оно уже есть. Босациус солгал. И они оба знают, что он солгал.
Высоко над его головой разносится пронзительный, скорбный крик белоснежного журавля. Она тоже отдаёт последнюю дань уважения тому, кто отправился в безнадёжный путь в один конец. Совершенная Владычица, Останавливающая Облака, тоже знает, что чуда не произойдёт. Там, в глубине, куда отродясь не проникал солнечный свет, чудес не бывает.
Она горделиво облетает широкий круг почёта, выписывая полупрозрачное облачное кольцо за собой. Ещё несколько мгновений спустя на новые подступающие орды чудовищ обрушивается настоящий ураган, порождённый взмахами крыльев возвышенного посвящённого Адепта. Иногда горе превращается в ярость, и эту ярость можно использовать.

Фурина сидела на столе господина юдекса и болтала ногами. Этому увлекательному занятию она предавалась уже около получаса, и, признаться, она набило ей оскомину. Наконец, смирившись с тем, что не дождётся его, она тяжело вздохнула, нехотя слезла со своего импровизированного трона и прошествовала, иначе не скажешь, к выходу. Она шла так, словно перед ней был подиум для модного показа. Широко улыбнувшись мелюзине на приёмной, Фурина послала воздушный поцелуй двум дамам в очереди и выскочила за дверь. Сердце её быстро колотилось, и, несмотря на то, что она не сделала ничего особенного, было такое ощущение, будто учинила шалость, за которую попадёт, если узнают.
Лучи полуденного солнца ударили ей в лицо, и она зажмурилась, но тут же приставила ладонь козырьком ко лбу, тем самым немного обезопасив глаза и оглядываясь по сторонам. Да уж, если бы любопытство и непосредственность были преступлениями, Фурина бы уже отправилась в крепость Меропид. Прекрасный день, хорошая погода, совершенно не хотелось скучать в четырёх стенах даже за чашкой самого лучшего чая и вкуснейшего на свете тортика. Да и нечасто ей удаётся выкроить время для себя. Конечно, у Гидро Архонта расписание всех встреч и занятий заполнено на месяц вперёд, но что насчёт Фурины? Даже несмотря на то, что в такие моменты ей тоже приходилось притворяться, это не так её тяготило. По крайней мере во время отдыха можно вести себя непосредственно, не опасаясь, что она сморозит глупость, неподобающую богине. Уже просто потому что там, где ей не приходилось исполнять официальные обязанности, никаких особенных знаний не требовалось. Хотя, конечно, Фурина уже давно поставила себя так, что ей в любом случае никто не будет задавать лишние и неудобные вопросы.
Сначала у неё не было совсем никакого плана, она предпочитала действовать по обстоятельствам, но, завидев чуть поодаль знакомую фигуру, Фурина энергично помахала ей рукой и звонко, на всю улицу, позвала, настолько бодро и весело, словно эта встреча принесла ей величайшее счастье на свете:
- Госпожа Линетт! Госпожа Линетт! Какая встреча! Подождите!
Может, на месте иллюзионистки кто-то сказал бы, что пора бежать, но только вот, увы, уже было поздно. Когда Гидро Архонт тебя заметила – никуда не деться. Впрочем, её радость выглядела хотя и театрально бурной, но искренней. Те, кто хорошо знал Фурину, уже привыкли, что все эмоции она показывает именно так, фонтанируя ими через край.

— Где – это очень правильный вопрос. Гениальный вопрос, я бы даже сказал. Вот только ответа на него я дать не могу, – вкрадчиво промурлыкал Дотторе. Когда он хотел, его голос звучал очень приятно, он умел расположить к себе даже самых настороженных людей, особенно в тех краях, куда его репутация ещё не успела просочиться. — Не потому что не хочу, конечно же, скорее, это не объяснить. По крайней мере не объяснить словами, доступными человеческому разумению. Можно сказать, что я был нигде. Или везде, смотря с какой точки зрения рассуждать. Одно я знаю точно – будь на моём месте кто-то другой, он бы не выжил.
Дотторе сказал об этом настолько беспечно, словно для него подобное ничего не значило. Он явно вставил свой очередной эксперимент, ведь вполне мог позволить одному из своих тел не выбраться. Отрицательный итог – тоже итог. Его можно учесть на будущее, как лисица запоминает, где в лесу расставлены капканы, чтобы их обойти.
— Но она не пустила меня глубоко, поводила по самому краю. Дразнила, пока не выбросила наружу, словно я ей надоел. Представляешь?
Не исключено, что именно благодаря этому он и выжил, но проблема заключалась в том, что Дотторе так не добыл ничего интересного и полезного. Доктор был готов преодолевать любые расстояния, выдерживать какие угодно испытания и даже невзгоды, позволить целым месяцам утекать сквозь пальцы, но ему был необходим результат. Он не любил оставаться с пустыми руками, как алхимик, смотря в пробирку, не рад мутной жиже, которая получилась от неправильно соединённых препаратов.
— Я абсолютно уверен, что она не боится меня. Она не боится никого из нас. Но, пока я блуждал там, мне казалось, что она соблазняет меня, как умелая кокетка. Все секреты, все тайны, все её дары она сулила мне, если я сделаю правильный выбор. Если соглашусь нырнуть глубже и дотронуться до дна.
Он усмехнулся и развёл руками, показывая, что вот, дурак какой, вместо того, чтобы согласиться, стоит теперь здесь и болтает. Однако, несмотря на все сладкие посулы Бездны, Дотторе знал, что заплатить за них придётся слишком дорого. Отказаться от себя, слиться с ней, как с самой страстной куртизанкой на свете, позволить поглотить самую свою суть, стать её частью, её продолжением, носителем её воли, наполнить себя ею. А он пока что не настолько надоел самому себе, чтобы на такое согласиться. И это при том, что он порой сам был совсем не уверен, какой же из него на самом деле настоящий. Все они были уверены в своей подлинности. Никто не желал признавать себе отражением.
— Ты ведь видел их. Тех, кто поверил ей. Кто подумал, будто сумеет контролировать эту силу. Кто вообразил, что их разум и тело готовы к ней. Ты знаешь, что стало с ними со всеми.
Взгляд Дотторе за маской опасно блеснул, и сам он теперь говорил энергично, с гневом и презрением. Он не понимал их, тех, кто так легко погрузился во тьму. Он прекрасно понимал, что она и впрямь способна даровать могущество. Вот только это был подарок с подвохом. По сути она дарила эту силу самой себе, ведь те, кто её принимал, превращались в послушных марионеток. И, даже если бы она несла всю истину этого мира, он не принял бы её — не на таких условиях. Дотторе играл только в собственные игры.

Муалани любила море с самого раннего детства. Она не могла представить себе жизнь вдали от стихии, почти что родной для неё, как будто она на самом деле тоже детёныш кохолазавра, только в человеческом облике. И, похоже, некоторые взрослые тоже так про неё думали. Зато сейчас, поднимаясь на гребне волны, раскинув руки в стороны и заливисто смеясь, она была уверена, что стать счастливее невозможно — её переполняло ощущение, что она бессмертна. Да, то, что Муалани сейчас делала, было рискованно, но стоило того.
Кувырок, доска летит по воздуху, Муалани летит следом, кажется, что она допустила ту самую роковую ошибку, которая будет стоить ей падения в пучину. Невозможно, чтобы в этой дикой вакханалии воды вокруг она нашла крохотный сёрф. На какое-то мгновение мир переворачивается вверх дном, ещё секунда – и она полностью утрачивает представление о пространстве. Однако ноги уверенно находят опору, и вот она уже мчится дальше, разыскивая следующие препятствия. По огромной дуге перепрыгивает из одного озерца в другое, распугивая нескольких резвящихся на мелководье неподалёку малышей, смеётся и подманивает их ближе. Муалани непоколебимо верит, что даже перед животными нужно извиняться, ведь они – не просто дикие звери, они её товарищи.